С очень и очень странного выяснения отношений между Мэри и Саймоном прошло несколько дней, а Уотсон всё никак не могла до конца опомниться. Как только что-нибудь (или кто-нибудь) ей обо всём напоминал, рука её тут же тянулась ко лбу, пусть и образно, а самой ей хотелось провалиться сквозь землю. Когда она буквально сбежала от Саймона, позорно капитулировав, она считала, что уж вот теперь-то в её жизни всё будет идеально, раз они с Колдуэллом друг друга «поняли». Правда к тому моменту, когда она добралась до своего дома и, что называется, перевела дух и смогла осознать масштабы произошедшего, всё показалось уже не столь радужным. То, что виделось ей сначала лучшим вариантом из возможного развития событий, выставляло себя всё в более негативном свете. Промаявшись от мыслей и так ни к чему и не придя, Уотсон решила воспользоваться проверенным методом в решении всех жизненных проблем, а именно: «В любой непонятной ситуации сначала иди ешь, а потом иди спи». В теории предполагалось, что с утра всё должно налаживаться само собой, а на практике так и выходило – верно говорят, что утро вечера мудренее. Уверовав, что и в этот раз всё само как-нибудь разрулится, Мэри накормила изголодавшуюся и жалобно мяукавшую Русю, заставила выпить себя чашку зелёного чая (кусок в горло ей в тот момент, конечно, совсем не лез), который ненавидела, но который должен был успокаивать нервы, и завалилась спать. А на утро… А на утро проснувшись осознала, что легче ей не стало и всё само собой как-то не выправилось. Знаете, то ощущение, когда открываешь глаза, секунды две-три смотришь в потолок невидящим взглядом и никак не можешь понять, кто ты и что происходит, и вот этот момент – самое замечательное, что может быть, потому что осознание, которое придёт позже, как правило, не радует от слова совсем. В случае Мэри как раз и не радовало. «Что ты сделала, Мэри Уотсон, что ты сделала»,  - со стоном думала она тогда, прижимая к лицу ладони, только бы никто не видел её лица, хотя никого рядом и не было, кроме разве что  кошки, которой, впрочем, было абсолютно всё равно. Глядя со стороны, выходило, что Мэри скомкала вообще всё тогда, не распутала, а ещё больше запутала, блеяла там, как овечка и, при первой же возможности, притянув всё за уши, убежала из дома Колдуэлла, оставив его одного, хотя вообще-то не должна была этого делать. «О нет нет нет, Колдуэлл, с меня хватит. Со всем этим разбирайся, но уже без меня, потому что я сматываюсь», - примерно так со стороны выглядело это бегство, вне всяких сомнений трусоватое. Мэри не хватило стойкости. Или храбрости. А может и того, и другого не хватило. Наверное, вот что отличает гриффиндорцев от хаффлпаффцев – храбрость в мелочах и повседневности. Вот таки именно поэтому Мэри отправили на Хаффлпафф, потому что броситься под Аваду и закрыть собой близкого человека это, знаете, каждый может, особенно под влиянием адреналина и, находясь в состоянии аффекта, а вот так себя вести постоянно надо иметь талант. А такого таланта у Мэри не было . То, что она всегда поступала правильно было несколько из другой оперы. То есть, она старалась поступать правильно. Но в этот раз, чтобы поступить правильно, нужно было чуть больше, чем простая привычка и желание, а с этим были проблемы. Да, ей, совестливой, было стыдно за своё поведение, но что это меняло? Она не представляла ни как посмотреть Саймону в глаза, ни с чего начать разговор, ни вообще как стереть случившееся из памяти. Мэри Уотсон нарочно в тот день одевалась медленнее, чем обычно, медленнее завтракала, медленнее добиралась до работы и даже опоздала, чего ранее за ней не отмечалось, благо никто не заметил, и всё это только для того, чтобы не столкнуться с Колдуэллом в коридоре Министерства. Это был почти ежедневный ритуал – сталкиваться в Министерстве перед началом рабочего дня, за исключением тех дней, когда Саймон был на дежурстве. Но как бы Уотсон не бегала, столкнуться всё равно пришлось, а вместе с этим смутиться, опять покраснеть и лепетать какую-то ерунду с извинениями. Саймон слушал, улыбался, как кот над сметаной и выглядел ну слишком уж довольным. Настолько довольным, что невольно хотелось отвесить ему подзатыльник, хоть это и было бы грубо. Очень грубо.
   Если уж быть откровенными, то зацикливаться на чём-то было не в характере Мэри. Да, она не любила выходить из зоны комфорта и не очень-то жаловала перемены, но когда они случались, то они случались, и если сделать было ничего нельзя, какой смысл накручивать себя по этому поводу? Но обычно работавший железобетонно принцип, в этот раз не то, чтобы не работал... Он работал, но не так быстро, как хотелось бы. Видно было, что для Мэри решение быть с Саймоном это ну очень серьёзный шаг. Она его столько раз обдумывала, что когда всё случилось, думать ещё продолжала по инерции, хоть эта сила и начинала ослабевать. Мэри стала чуть более рассеянной и меньше заостряла внимание на работе, мыслями всё больше улетая к Колдуэллу. И всё это было, конечно, хорошо и ужасно мило, но работа её ждать не желала. Дела высились уже приличной стопкой, а отчёты, которые должны были уже, наконец, подвергнуться процедуре архивирования, загромоздили уже весь стол и лежали даже на полу в её кабинете. Уотсон дождаться не могла, когда она уже избавится от этого бардака, будто мало ей бардака было в личной жизни. А ещё она хотела, чтобы её уже перестали дёргать этими записками, что влетали в её кабинет по десять раз на дню в лучшем случае. Хотя бы на сутки. И сегодня, похоже, желанию её суждено было сбыться. В администрации наступало не что иное, как архивный день, а это значило, что а)  сегодня к ней не будут вламываться с воплями: «Дайте мне дело под номером двенадцатьдвадцатьвосемнадцать срочно, вот прям сейчас, потому, что заседание начнётся через две минуты, а Верховный чародей понятия не имеет, что за слушание состоится» ; б) записульки из разных отделов будут прибывать в меньшем количестве, потому что все, кто желал свалить в архив какую-то информацию, прислали её вчера; в) Мэри, наконец, разберёт весь этот хлам, разложит его, словно инструменты на операционном столе и избавится от начинающейся клаустрофобии. Скажете, что это не идеальный план? Беря в руки свитки пергамента один за другим, она последовательно разворачивала их, вникала в смысл написанного, отмечала номер, дату и прочую шифровку и, сворачивая, бросала в разные стопки. Рутинная работа сегодня была как нельзя кстати – мысли приходили в порядок. Уотсон даже стала питать робкую надежду, что к концу в её мыслях будет такой же порядок, как в бумагах. Когда на столе, наконец, удалось раскопать островок незаваленный пергаментами, Мэри почти вздохнула спокойно, убеждая себя, что жизнь налаживается.  Почти - это потому что перед её носом вдруг шлёпнулся ещё один пергамент. Сузив глаза и уставившись на «нарушителя» спокойствия подозрительным взглядом, Уотсон заметила, что ценный груз отправили не откуда-нибудь, а из Аврората, что, нельзя не признаться, рассердило её. Авроры, на удивление, были самыми недисциплинированными из всех сотрудников, хотя должно было быть наоборот. И хотя то, что вся их недисциплинированность распространялась только на бумажные отчёты, давало им небольшую поблажку, Мэри от этого было не легче. Блюстители порядка периодически забывали оформлять бумаги вовсе, но чаще просто делали это неправильно, путая графы или не дописывая что-то необходимое для отчётности и вот тогда для Уотсон начинался кошмар. Приходилось вскакивать и бежать прямиком в  Аврорат, чтобы поймать того самого писаку, что наваял свой отчёт и уже сбегал прямиком домой, мол, моя смена уже закончилась, формально я всё сделал. Мэри, конечно, понимала, что заполнять бумажонки дело нудное и требует повышенной внимательности, а все мы люди и устаём, а ночь отдежурив вообще-то не очень хорошо соображаем, но птица она была подневольная, и раз надо было, значит надо было. С опаской протянув руку к свитку, она развернула его, молясь про себя, чтобы всё было в порядке на этот раз. Она мельком проглядела все части, на которых обычно заостряла внимание, все эти предложения в стиле «кто-где-когда совершил злостное деяние» она, как правило, пропускала. Если загружать свой мозг таким количеством информации, долго в администрации было не протянуть, даже с природным любопытством к историям Мэри. Довольно хмыкнув и отметив про себя, что в этот раз заполнено всё верно, Уотсон уже приготовилась свернуть пергамент и кинуть его во вторую гору, где покоились все отчёты о задержании, как взгляд её зацепился за пометку внизу листа: «NB! Имеются отягчающие обстоятельства в виде сопротивления сотрудникам аврората при задержании и причинении телесного вреда». А ниже шло имя аврора, который задержание производил:  Саймон Колдуэлл. Имя Саймона Колдуэлла, Мерлин бы его побрал! Мэри чуть пергамент не уронила от неожиданности и ужаса. Имя Саймона словно было не чёрными чернилами написано, а горело кровавым красным цветом. Уотсон будто ошпарили кипятком, кровь прилила к голове, в висках застучало. «Телесного вреда? Какого ещё телесного вреда», - судорожно думала она, пытаясь сосредоточиться и вникнуть в смысл. Перекрутив пергамент вдоль и поперёк, она добралась до того места, где значилось колдомедицинское освидетельствование, но ничегошеньки там не нашла.
- Пусто? Что значит пусто? – почти взвизгнула она. Мозги не соображали. Единственное, что она могла заключить из узнанного, так это то, что никто не умер. А умереть в нынешних реалиях это ещё не самое страшное, знаете ли! Подгоняемая нарисованными воображением картинками одна другой хуже, Уотсон почти пулей вылетела из своего кабинета, забыв закрыть за собой дверь, но не забыв прихватить с собой пергамент. Долетев до Аврората, найдя нужный ей кабинет (непонятно как умудряясь ориентироваться в таком состоянии) и не утруждая себя тем, чтобы постучать, Мэри кубарем закатилась внутрь и застыла.
- Саймон? – выдавила она из себя еле еле. Уотсон даже сказать не могла, когда она пребывала в большем шоке: когда она увидела этот пергамент или когда поняла, что Саймону, вообще-то, ничего не угрожало вовсе, раз он вот так вот расслабленно сидит и чуть ли не в потолок плюёт! И да, следом за шоком пришла злость. Мэри всё ещё слабо понимала, что делает. – Что это? Что это, Саймон, объясни мне! – оказавшись у его стола, она потрясла пергаментом в воздухе, а потом бросила его на стол и указала на то место, где чернели те две буквы NB.
- Кто это писал? Ты это писал? Ну, конечно, ты это писал, потому что больше некому, это же было твоё задание, верно? Да я чуть с ума не сошла, когда это увидела, - она последовательно тыкнула пальцем в его имя на пергаменте, в словосочетание «телесный вред»  и в совершенно пустое освидетельствование, где вообще-то полагалось фиксировать всё.  – Ты подумал, что я буду это читать? Или не подумал? Или ты подумал, что я на это не обращу никакого внимания? Ты бы мог хотя бы прикрепить маленькую записочку, мол, со мной всё в порядке, Мэри, не беспокойся, но нет же, ты прислал этот дурацкий отчёт и всё, делай что хочешь с этим, да?!
   Выпаливая свою гневную тираду, она вглядывалась в его лицо, придирчиво осматривая и пытаясь понять, всё ли и правда в порядке. Нахмурившись, она обошла стол и остановилась рядом с Саймоном. Осторожно приподняв его лицо за подбородок, и слегка повернув его, чтобы было лучше видно, она спросила уже более спокойным тоном:
- Это что, синяк?